2. Щит и меч. Книга вторая - Страница 35

Александр Белов настолько прочно вжился в Иоганна Вайса, что искренне чувствовал себя обиженным. Его не на шутку возмутило несправедливое отношение к Вайсу: никто из руководства не противился его командировке, никто не выразил сожаления, что столь ценный работник — а у Иоганна Вайса были все основания считать себя ценным для абвера человеком — уезжает в трудную для «штаба Вали» пору.

Руководствуясь этой логикой, Вайс держал себя при Лансдорфе с подчеркнутой холодной почтительностью, и выражение оскорбленного достоинства не сходило с его лица. Он даже, пожалуй, упивался сознанием нанесенной ему обиды. И для этого были причины.

Обидели его явно несправедливо, — значит, в дальнейшем он может рассчитывать на компенсацию. Но важнее было другое. Пока что эта совершенно бесперспективная в служебном отношении командировка неожиданно освободила ему несколько дней, которые были необходимы, чтобы найти Эльзу.

Вся информация, собранная Иоганном из самых различных источников, не содержала даже намека на причины ареста Эльзы. Но в какую тюрьму ее заточили, он узнал.

Тюрьма эта находилась довольно далеко — в одном из горных районов, на территории старинного замка. Древние стены укрывали небольшое железобетонное здание современной конструкции. Предназначалась она для особо важных политических преступников. Содержалось там обычно десятка два заключенных. Соответственно невелика была и охрана.

Некоторые маститые германские историки утверждали, что подлинный, чистопородный аристократизм передается из поколения в поколение, и это драгоценное свойство не может быть присуще ни одному человеку плебейского происхождения, какими бы духовными и физическими совершенствами его ни наградила природа. Они уверяли, что истинный аристократизм сразу виден.

Возможно, Иоганн Вайс не был осведомлен о теоретической аргументации этих ученых. Возможно также, что для полемики с ними по этому вопросу у него не было достаточной эрудиции. Но перед ним возникла практическая необходимость стать в самые кратчайшие сроки заносчивым, кичливым пруссаком, мышление которого представляет монолитный сплав тупости и чванства, непроницаемый ни для логики, ни для слов убеждения. Пруссаком, надменным настолько, что его неосведомленность в ряде вопросов должна выглядеть как манера, а вовсе не как следствие незнания некоторых вещей, с которыми — Иоганн знал это — ему придется столкнуться.

Иоганн вместе с Зубовым скрупулезно разработал предложенный им план освобождения Эльзы. Пришлось потратить немало душевных сил, проявить дьявольский такт и даже пойти на жертвы, чтобы внушить Зубову, что план этот безупречен. Вначале Зубов назвал его жалкой и трусливой комедией, достойной лишь человека, настолько привыкшего к лицемерию, что он не решается прямо и открыто рискнуть даже ради спасения товарища, жизнь которого висит на волоске.

— Чекисткие штучки, — говорил Зубов. — Научили вас там сочинять шарады! Это не боевая операция, а сюжетик для кино!

В пылу спора он ссылался на авторитет Дзержинского, который один, без всякой охраны, бесстрашно явился в логово восставших анархистов. Неудовлетворившись этим, Зубов обозвал Иоганна типичным разведчиком бюрократического типа, сочинителем, а не бойцом.

И все-таки ему пришлось уступить. Истощив дружеское терпение, Вайс прекратил наконец убеждать Зубова в целесообразности предлагаемого им плана, встал и произнес с каменным лицом:

— Товарищ младший лейтенант! Я вам приказываю…

И Зубов подчинился.

Гравер «штаба Вали» Бабашкин успел изготовить для Вайса все необходимые документы. Пришлось спешить, так как весь технический отдел «штаба» вот-вот должен был отправиться с автоколонной в Кенигсберг.

Местом сбора группы Зубова был назначен лесистый горный массив в сорока километрах от тюрьмы. Это место определили по карте.

Зубову следовало прибыть туда ночью вместе со всеми своими людьми, снаряжением, оружием, военным обмундированием. Ему нужно было достать также одежду лагерных заключенных и, главное, наручники и кандалы, которые применяли гестапо при аресте особо важных преступников.

Иоганн должен был прибыть к месту сбора отдельно.

Проводив своих сослуживцев и дружески простившись с ними, Вайс и сам тронулся в путь. За рулем его машины сидел чех Пташек. Долговязый, с удивительно унылым выражением лица, человек этот тем не менее успешно подвизался в роли клоуна-силача в кабаре, куда Вайс в свое время устроил его через Эльзу, когда гестапо казнило актера, изображавшего Чарли Чаплина. Тот позволял себе иной раз на секунду шаржировать облик фюрера и поплатился за это жизнью.

Некогда Пташек был известным чехословацким спортсменом-десятиборцем и обладал не только железной мускулатурой, но и железным лицом. И так умел владеть лицом, что скулы обретали мощь бицепсов, когда он жонглировал тяжелыми кегельными шарами, и казалось, что при этом он совсем не напрягается, а только подмаргивает, чуть склонив голову.

Вайсу, когда он в свое время вербовал Пташека, пришлось порядком напрячь память, чтобы вспомнить имена всех известных советских спортсменов. Этого потребовал Пташек в доказательство того, что Вайс — русский разведчик.

А поверив, он с восторгом подчинился Вайсу и почувствовал себя таким счастливым, что лицо его, правда оставаясь привычно унылым, обрело еще и черты гордого высокомерия, которое сам Пташек объяснял тем, что отныне он должен внушать ужас фашистам. Действительно, после того как Вайс свел Пташека с Зубовым, они стали действовать вместе. И, по отзывам Зубова, все операции Пташек проводил с таким профессиональным хладнокровием, будто встречался на стадионе с противниками, спортивные данные которых, как ему уже заранее известно, заведомо уступают его возможностям.